Георгий Персиков - Дело о Чертовом зеркале
А сам Родин думал, что же ему делать. Он тоже вспоминал свое детство, когда остался один, окруженный холодным отношением своей семьи, и спасли его от одиночества соседи по улице – Ванюша Гусев с отцом. Мальчики часами слушали истории про несметные сокровища, крымских разбойников и отважных казаков. А потом Гусев-старший разбился в горах, и доселе счастливый Ванюша оказался вдруг куда несчастнее своего приятеля Георгия, и поиск сокровищ стал для него (равно как и для его опекуна Дениса Смородинова) единственным смыслом жизни.
В груди Родина снова стал теплиться огонек азарта, зажженный еще в детстве дедой Пётрой: ничего не бояться, всегда лезть вперед, «а то так и будешь, как батюшка, – аптекарем. То-то он и не улыбается никогда: мужчине не в склянках надо копаться, а на коне скакать, саблей рубиться да на кулаках драться».
– Нянюшка, – сказал наконец Георгий, отпустив последнего пациента.
– Что, касатик? – Клавдия Васильевна подошла быстрым, легким шагом и погладила воспитанника по голове.
– Нянюшка, идти? Или не идти?
Старушка улыбнулась. Она не спросила «куда идти», ей и так был прекрасно понятен смысл этого вопроса. Идти – это значит встать с уютного места и променять его на такое, где придется спать на голой земле, пить растопленный снег, есть грибы и гадов, а то и сырую могильную землю. Зачем? А ни за чем. Мужчины не задают такие вопросы. Они просто идут.
Она перекрестила Георгия и поцеловала его в лоб с той же радостной улыбкой.
– Главное, возвращайся, Енюша.
Да он и сам понимал, что идти надо. Не только ради Кати и Вани, ради Афанасия Гусева и Дениса Смородинова, и, конечно, не ради сокровищ и даже не ради мира на земле и существования самое России, сколько ради вольного духа дороги, азарта охотника и счастья свободного мужчины.
– За аптеку не беспокойся, Николай управится. А пациенты в земскую больницу к Юсупову походят. Ну и хозяйство в руках надежных, не сумневайся…
Георгий взял руку старушки и поцеловал ее.
* * *Родин решил прогуляться до полицейского управления пешком, чтобы тщательно все обдумать. Он быстро шел, стуча тростью по тротуару, мысли роем кружились у него в голове, а в уши словно шептали, как это было и в жизни, дед и батюшка.
– Енюша, – суетливым тенорком тараторил отец, – ну какие сокровища, какой шайтан, прости господи… Бредни сумасшедшего старика да игрушки мальчишки Гусева… Отец его шею свернул из-за этих сокровищ, самого Стрыльникова из-за них ухайдакали, и тебе того же надо? Неужто из-за Катюшки решился? Так она ж Ваньку любит. Эх, Енюша-Енюша… когда ж ты повзрослеешь? Все ведь у тебя есть, и аптека, и практика, ан нет… В кого ж ты такой?
– Не слушай его, – хрипел сорванным басом дед, – в тебе ж наша кровь, родинская! Искать, спасать, любить, гореть! А иначе незачем жить! Умереть и вспыхнуть, как я, а не погаснуть, как твой отец! Не надо думать! Надо делать! Ради того, чтобы жить!
Но ни отца, ни деда давно не было в живых, и Георгий теперь мог принимать решение сам, не слушая их докучливых голосов. Хотя в детстве терпеливый и послушный мальчик разрывался между своими воспитателями: отцом, тихим и скромным фармацевтом, и дедом – знаменитым на всю Россию перекупщиком зерна.
Дед, Григорий Евдокимович Родин, держал крохотную меленку в Пензенской губернии, жил в курной избе и ходил в лаптях; со временем стал успешным негоциантом и сколотил небольшое состояние на зерне, успешно торгуя с северными губерниями России. Про него говорили: «не может больше минуты усидеть на месте» и «шило в одном месте». Свой беспокойный нрав и любовь к риску и приключениям Григорий Евдокимович не смог передать сыну, зато полностью дал внукам.
Отец же, Иван Григорьевич, не желал идти по стопам отца и заниматься зерновыми негоциями. Впрочем, и старый Григорий сам был против этого: и характером и здоровьем тот пошел не в него, был хилый, робкий и слишком правильный. Так что отправил сына учиться на аптекаря, ремесло благородное и богоспасаемое. Получив образование провизора, Иван Родин открыл небольшую аптеку в Старокузнецке, где и работал, изредка помогая отцу с его зерновыми делами.
Братья Георгия – Сева и Борис – пошли в деда, были задиристыми и смелыми, настоящими башибузуками. А вот младший сын, никем не любимый в семье, изо всех сил старался понравиться отцу и потому старался большую часть времени находиться в аптеке, а не на зерновых подводах.
Только после гибели деда Георгий стал проводить каникулы в имении бабки, играя с крестьянскими и дворовыми мальчишками. Большое влияние на него оказала пожилая нянюшка Клавдия Васильевна и ее муж Петр Егорович, бывший разбойник и отставной солдат. Деда Пётра и приохотил Георгия к палочному и рукопашному боям.
Шло время. Старшие браться покинули Ивана Григорьевича, состарившегося в своей аптеке, а вот Георгий хотел, чтобы мечта отца сбылась. Он закончил медицинский факультет и стал городским практикующим врачом, разместив свою практику рядом с аптекой уже совсем больного батюшки.
Когда Иван Григорьевич лежал на смертном одре, он прошептал сыну:
– Вот не стал ты башибузуком, как братья… Хорошая профессия… Прибыльная практика… Моя аптека не пропадет… Счастлив?
– Да, батюшка, – отвечал Георгий.
– Ну, значит, не зря я тебя от этого отваживал, не зря…
– Не зря, батюшка.
– Ты прости меня, Енюша… Прости, что не дал тебе той любви, что ты заслуживаешь… Мама бы сейчас была очень рада и горда… Она отдала тебе всю свою любовь, красоту, мудрость…
Георгий заплакал. Отец никогда такого не говорил, как и никто вообще в его жизни.
– Поцелуй меня и зови отца Феликса. Да погоди, не все еще. Прости, что, может, против воли твоей держал тебя при аптеке. Хочешь – хоть сей час ее продай и ступай, как дед говорил, ветер ловить. Как я всю жизнь хотел да трусил. Это мой отцовский приказ и благословение. А теперь иди. Иди.
Родин шел по мостовой, по щекам его катились слезы, а на губах блуждала странная улыбка.
Конечно, он найдет «Зеркало шайтана». Не для Гусева или Катюши, а для России, для деда, для отца, для мамы, для деды Пётры и, конечно, для себя самого.
Ему предстояло сделать еще много дел. Но начать, видимо, следовало с визита в полицию. Он сгоряча отказался вести это дело как судебный медик, а, видно, зря. Пусть причина смерти была очевидна и сам случай не особо интересен, но это единственная возможность войти в состав сыскной группы в роли судебно-медицинского эксперта – других способов добраться до похитителя карты не было.
Кроме того, старший полицейский надзиратель Торопков был силен в преступлениях, совершенных по старинке, он знал всех «деловых людей» и босяков, а если убийство фабриканта и впрямь политическое преступление, а то и результат шпионажа, то старой ищейке могла и впрямь понадобиться помощь молодого врача, который побывал на двух войнах и умел различать жемчужину в куче кровавой грязи.
* * *К управлению Родин пришел в восьмом часу вечера и сразу направился в кабинет Торопкова. Тот тепло его принял, и сперва оба предавались воспоминаниям о прошлых делах, обстоятельства нынешних происшествий почти не затрагивали. Георгий выжидал долго, как мог, и наконец, словно невзначай промолвил:
– А это дело, со Стрыльниковым… поди раскрыли?
Сыщика словно прорвало. Он обхватил голову руками:
– Ох, Георгий Иванович, Георгий Иванович! Это ж надо! Год! Год до пенсиона! И было бы что по моей части… выслал своих молодцов на рынки, в притоны, на торжища… Те сами злющие: Стрыльников-то им на общее платил, арестантам помогал, говорят, мол, сами найдем да накажем – ан некого! Похлопотал по гастролерам, и те ничего не знают. А проверяющие уже завтра утром приедут! Полетят головушки! У него же заказ был от министерства военного на производство пушек и снарядов для флота… Так теперь все!
Родин сокрушенно покивал головой, а Торопков вскочил, нервно походил по кабинету и снова сел.
– В таких случаях, ежели меня не подводит мой опыт, следует верить своим глазам.
– А что говорят вам ваши глаза? – улыбнулся Родин.
Тем не менее Торопков заметил:
– Что убийство в самом деле совершил приказчик, у которого болели зубы.
Родин поднял брови:
– Клобук еще не делает монахом. Одевшись как приказчик, не каждый станет приказчиком…
– Да, да! Все это я понимаю. Но! Это ж надо – прийти в ресторан, когда там сотни людей, прилюдно вызвать жертву во двор и там проломить ей череп камнем, который валяется под ногами. Мне думается, что до смертоубийства нападавший дошел только в состоянии аффекта.
– У вас есть версия? – осведомился Родин.
– Скорее всего Стрыльников нахамил в какой-нибудь лавке приказчику. В этом ничего удивительного нет, он всегда так делал. Но приказчик оказался человеком гордым и обиды сносить не пожелал. Он пришел к «Монмартру», чтобы объясниться с обидчиком на кулаках, как это принято в среде простого люда. На это указывает отсутствие ран от холодного или огнестрельного оружия. Верно?
